Первые шаги на туманном Альбионе
«Здесь всё иное: иные дома, иные улицы, иные люди, иная пища — словом, кажется, будто я перебрался в другую часть света», — так описывал свои ощущения Николай Михайлович Карамзин, ступив на английскую землю. Его впечатления, запечатлённые в «Письмах русского путешественника», рисуют перед нами живую картину Британии конца XVIII века. Лорд Байрон в «Дон Жуане» метко заметил, что Лондон — это «столица всех радостей и всех невзгод человеческого моря», где новичка подстерегают превратности судьбы. И нашему герою, несмотря на его европейский опыт, предстояло столкнуться с миром, который иностранцам понять непросто.
Портрет Николая Михайловича Карамзина.
Летом 1790 года Карамзин, завершая своё грандиозное европейское турне, прибыл на берега туманного Альбиона. Байрон писал, что дать обзор этой страны — задача не из лёгких, ибо «столько живёт львов и бизонов всех пород в этом королевском зверинце!»
Сегодня Карамзин известен прежде всего как автор фундаментальной «Истории Государства Российского». Однако в молодости он был страстным путешественником, чьи впечатления, изложенные в модном тогда эпистолярном жанре, публиковались в «Московском журнале» и позже не раз переиздавались.
Скалы Дувра.
Уже в порту Дувра путешественник столкнулся с местными нравами, которые показались ему излишне грубыми для цивилизованной страны. Его окружила толпа плохо одетых людей, требовавших деньги за малейшую услугу: один просил шиллинг за то, чтобы подать руку при сходе с корабля, другой — за поднятый платок, третий — за перенос сундука. «Судите сами, любят ли здесь деньги и дешево ли оценивают англичане свой труд?» — с лёгкой иронией обращается Карамзин к читателям.
Лондон: первое очарование и скрытые контрасты
Однако это первое, не самое приятное впечатление, не смогло омрачить его восторженного отношения к стране, которую многие его современники считали оплотом свободы и прогресса. Дорога от Дувра до Лондона поразила его всеобщим, казалось бы, благоденствием: «Какая толпа! Какая деятельность! И притом какой порядок!.. Ни один предмет… не напомнил мне о человеческой бедности». Хотя тут же, в скобках, он допускает мысль, что это процветание может быть отчасти построено на эгоизме и эксплуатации других народов.
Лондон, чьё население приближалось к миллиону, был одним из двух городов (наряду с Парижем), которые он жаждал увидеть больше всего. Первое, что он отметил, — отсутствие гигантских, подавляющих зданий. «Если величие состоит в огромных зданиях… то Лондон вовсе не великолепен». Но у города были иные достоинства: бесконечные широкие улицы с гладкой мостовой, тротуары для пешеходов, блестящие двери из красного дерева, непрерывные линии фонарей, богатые магазины за стеклянными витринами и удивительная чистота. «Ты сто раз повторяешь: "Лондон прекрасен!" Какая разница с Парижем! Там величие и мерзость… здесь простота с поразительной чистотой; там роскошь и нищета в вечном противопоставлении, здесь единообразие всеобщего благополучия».
Вид на современный Лондон.
Желая сделать комплимент, Карамзин, вероятно, несколько идеализировал ситуацию, преуменьшая уровень социального неравенства. Если Париж был городом ярких контрастов, то и Лондон, как вскоре убедился сам путешественник, таковым являлся, хоть и в иной форме.
Встречи с властью и культурой
Одним из первых развлечений в столице стал для Карамзина концерт в Вестминстерском аббатстве, где он не только насладился ораторией Генделя, но и увидел королевскую семью. «У всех добродушные лица… Король имеет самую здоровую внешность… Уоллис хороший человек, только слишком толстый», — записывает он. «Уоллис» — это принц Уэльский, будущий король Георг IV, который в то время уже фактически правил страной из-за болезни отца, Георга III.
Принц-регент.
Хотя впоследствии Георг IV прославился расточительством и стал мишенью для сатириков (в том числе и для Байрона), молодой принц произвёл на русского гостя благоприятное впечатление. Байрон в «Дон Жуане» позже опишет его как «превосходного джентльмена с головы до ног».
Карикатура на принца-регента.
Главная водная артерия города, Темза, Карамзина не впечатлила. Он нашёл её лишённой хорошей набережной и застроенной невзрачными домами, где ютилась беднота. Но, всё ещё очарованный, он тут же добавляет, что даже в этих кварталах можно найти богатые лавки, полные заморских товаров.
Прогулки по городу и бытовые открытия
Бродя по улицам, путешественник стал замечать любопытные детали. Его раздражали многочисленные проёмы в тротуарах, ведущие в подвалы: «У ног постоянно видишь проемы… и если хоть немного задуматься, то можно провалиться в них, как в ловушку». Он сделал важное наблюдение о социальной топографии: «Надо знать, что все лондонские дома построены с подземной частью… для прислуги, девицы, бедняков. В Париже бедность лезет под облака, на чердак; а здесь опускается на землю. Можно сказать, что в Париже бедняков носят на головах, а здесь их топчут ногами». Это замечание несколько противоречило его ранним восторгам о «всеобщем благополучии».
Джон Аткинсон Гримшоу. Плотина Темзы. Городской ландшафт.
Как и любой турист, Карамзин засматривался на витрины магазинов, а его особое внимание привлекли карикатуры, вывешенные у типографий. «Как француз напишет песню о безопасности, так англичанин на все изобретет карикатуру», — отметил он, не подозревая, что одной из главных мишеней этих карикатур был как раз принц Уэльский.
Частым гостем он был у русского посла, «господина SR V*» — графа Семёна Романовича Воронцова, известного англофила, который жил «чисто по-английски» и был любим местным обществом.
Л. Гуттенбрунн. Портрет графа Семена Романовича Воронцова с детьми. 1791 г.
Языковой барьер и размышления о национальной гордости
Несмотря на знание французского, Карамзин столкнулся с языковым барьером: «Все благовоспитанные англичане знают французский, но говорить на нем не будут». Это навело его на размышления, в которых уже угадывался будущий историк: «Какая разница с нами!.. В нашем так называемом хорошем обществе, без французского языка, вы будете глухи и немы… Зачем быть попугаями и обезьянами?» Он призывал соотечественников искать выражения своих мыслей на родном языке.
Хотя достопримечательностей в Лондоне он нашёл меньше, чем в Париже, скучать ему не приходилось: он осматривал здания, общественные учреждения, редкие коллекции древностей. Сент-Джеймсский дворец, главная королевская резиденция, не произвёл на него впечатления и был назван «самым бедным в Европе».
Сент-Джеймсский дворец.
Тюрьма, воры и обратная сторона свободы
Посещение печально известной тюрьмы Ньюгейт стало сильным впечатлением. Карамзина поразило, что заключённые свободно просили милостыню во дворе, а тюремщик уверял, что даже рассыпанные гинеи здесь никто не тронет. Его возмутило соседство в одной тюрьме уголовников и бедных должников, а также тот факт, что некоторые преступники предпочитали смертную казнь ссылке в Австралию, потому что «любят отечество и не терпят дурного общества».
Ньюгейтская тюрьма.
Процветающая русско-английская торговля позволила Карамзину однажды услышать родную речь в кофейне у Биржи, где собирались купцы, знавшие русский язык. Но куда чаще ему приходилось сталкиваться с другой стороной лондонской жизни — ворами. Он лично стал свидетелем, как у его знакомого ловко вытащили кошелёк из кармана. Карамзин пришёл к выводу, что демократия и нежелание англичан видеть повсюду полицейских приводят к расцвету преступного мира: «Нигде воров не терпят так явно, как в Лондоне; здесь они имеют свои клубы, свои таверны». Однажды их компания, выехав за город, была вынуждена вернуться, испугавшись преследования подозрительных личностей.
Гравюра Гюстава Доре. Лондон.
Его наблюдения подтверждал и другой русский путешественник, П.И. Макаров, писавший, что в Лондоне грабят «при свете фонарей, в присутствии толпы», а флегматичные прохожие проходят мимо, не вмешиваясь.
Разочарование в языке и нравах
Английский язык, который Карамзин так и не освоил в полной мере, разочаровал его: он нашёл его произношение чрезвычайно трудным, а сам язык — грубым на слух, хоть и богатым для письма. Но куда большее разочарование принесло постепенное развенчание мифа о всеобщем благоденствии. «Хочешь, чтобы душа твоя тревожилась, загляни ночью в подпольные кабаки… — писал он. — Дрожжи и в самом лучшем вине так же противны на вкус, как и в худшем». Лондонское «дно» оказалось не лучше парижского: «Я видел больше ужасов разврата на вечерних улицах Лондона, чем в девушках самого Парижа!»
У. Хогарт. Джин аллея.
Гравюра Гюстава Доре.
Макаров также с горечью констатировал невиданный в других местах разврат на улицах Лондона. Карамзину не нравилось и самодовольное высокомерие англичан по отношению к иностранцам, которых они считали «какими-то несовершенными, несчастными людьми». Макаров подтверждал: англичане холодны и полны презрения к чужеземцам, и лишь исключительный случай может заставить их изменить мнение.
Английская деревня и национальный характер
Совсем иное впечатление произвела на Карамзина сельская Англия. «Вкус, изгнанный из Лондона, живет и правит в английских деревнях», — писал он. Именно здесь, в загородных поместьях, богатые англичане позволяли себе ту роскошь, от которой воздерживались в городе: огромные замки, великолепные сады, богатые коллекции произведений искусства, скупленных в Италии. «Русский в столице и в путешествиях разоряется, англичанин экономит», — сделал он меткое наблюдение. Единственное, что ему не нравилось, — это бесконечные изгороди, делившие всё пространство.
Поместье.
Томас Кинкейд. Замок.
Подводя итоги, Карамзин начал избавляться от своих первоначальных иллюзий, навеянных романами. «Мне казалось, что быть англичанином… великодушным, чутким, верным человеком… Теперь я вижу британцев близко… моя хвала так же холодна, как и они». Английский характер — «вулкан, покрытый льдом» — был чужд его эмоциональной, открытой русской натуре. Он не понимал знаменитого британского юмора, считал англичан рассудительными, но тупыми, лишёнными «живого слияния мысли».
Его возмущало социальное правило: «Тот, кто беден в нашей стране, не достоин лучшей жизни». Он назвал его ужасным, понимая, что бедность здесь становится пороком, который нужно скрывать. Чувствительный Карамзин не принимал английского прагматизма и расчёта, видя в них тонкий эгоизм: «У них ум действует больше, чем сердце; ум всегда обращается в свою пользу».
Итоги путешествия: просвещение вместо конституции
Чему же, в итоге, можно было поучиться у британцев? Не холодности и не политическому устройству. Главным достоинством Карамзин счёл просвещение: «Здесь мастера читают «Историю» Юма, слуга — проповеди Йорика… здесь у каждого в руках газеты и журналы». Он заключил: «Не конституция… а просвещение англичан — их истинный палладий». И тут же добавил мудрую оговорку, важную для будущего историка России: «Все гражданские учреждения должны быть в соответствии с характером народа; что хорошо в Англии, будет дурно в другой стране».
И ещё он размышлял о знаменитой английской «сплине» — хандре, которая, по его мнению, рождала множество странностей и чудачеств, позволявших англичанину если не быть счастливым, то хотя бы удивлять других.
Так любил ли Карамзин Англию? Его итог двойствен: «Очень приятно видеть Англию… Но жить здесь… — все равно, что искать цветы в песчаной долине… Я бы с удовольствием приехал в Англию в другой раз, но я уеду без сожаления». Его путешествие стало не просто сбором впечатлений, а глубоким, хотя и не лишённым противоречий, анализом чужой жизни, который помог ему лучше понять и свою собственную страну.
Друзья! Ставьте лайк и подписывайтесь на страницу.
Больше интересных статей здесь: Путешествия.
Источник статьи: Рассказ о том, какое впечатление на автора "Писем русского путешественника" произвели Англия и ее столица - Лондон.