Когда мы покинули реку Мезень, то в следующие несколько дней ровным счетом ничего интересного с нами не происходило. Погода, наконец, затихла, и под мотором мы стремглав понеслись через Мезенскую губу, подгоняемые здешним отливным течением. Скорости, надо сказать, достигали местами 15 км/ч. Потом скорость падала, но потом возрастала опять.
Ночью, когда мы проходили Конушин Нос, то место, где губа заканчивается и начинается Канинский берег, начался какой-то бесконечный сулой. При почти что полнейшем безветрии нас со всех сторон били крутые и высокие волны, а на следующей стоянке даже выяснилось, что эти самые волны сломали в байдарке один из ее шпангоутов, поеденный коррозией. Конечно, все это страшно меня бесило.
Потом я лег спать, пока Наталья сидела на вахте, а днем мы подошли к реке Западная Камбальница, находящейся чуть севернее Шойны. В этой реке мы уже бывали, и я знал, как туда можно зайти, поэтому, сам заход не составил для нас особого труда, хотя нам и пришлось покрутиться, пока мы искали основное русло, глубиной метра в два. Благо, вода стояла полная. Но стоило нам отдать якорь, приготовить еду и почти уже приступить к ней, как на правом берегу из-за сопок показалась какая-то человеческая фигура.
Человек шел целенаправленно в нашу сторону, и я тогда понял, что мне придется прямо сейчас отрываться от еды, ехать к нему на байдарке знакомиться и рассказывать о себе. Я пытался рассмотреть этого человека в бинокль, но не разбирал ровным счетом ничего — только какой-то подозрительный аншлаг красного цвета, установленный на сопках за его спиной, попал в поле моего зрения.
«Что, обмелевались?» - спросил человек с явным сарказмом, когда я уже стоял на песчаной кошке, и приветственно махнул ему рукой. Дело происходило минут 20 спустя. Человек оказался дедком совершенно стандартного вида, в очках с толстыми линзами, перемотанных изолентой в нескольких местах. И хоть меня и напугал тот самый аншлаг на берегу, который я разглядел в бинокль еще с борта яхты — ни в каких природоохранных или силовых структурах он явно не работал. Дед был слегка глуховат, и потому мне постоянно приходилось кричать: нет, мол, никто тут не «мелевался» (какое странное слово!), и вообще мы прекрасно стоим — об этом я говорил даже с некоторой гордостью, стараясь показать, что я отлично знаю здешнее русло. Дед мне в ответ покивал и неожиданно заметил, что мы, де, как-то слишком долго крутились на входе: «не в первый раз же, а сразу войти ты не смог». Меня это удивило, но дед отвечал, что прекрасно помнит оба раза, когда мы с Натальей заходили сюда в прошлом, пускай и на совершенно других лодках. Я лично сделал из этого вывод, что из таких же туристов в эту реку не заходит вообще никто и никогда, и нас можно было идентифицировать лишь по одному факту нашего захода сюда. Ну и плюс к тому — 2 человека, 2 собаки, черная и белая. Такие особые приметы.
Мы поговорили с дедом еще немного, после чего, совершенно успокоенные друг другом, расстались. Дед стандартно, как и все встречаемые нами рыбаки в округе, первым делом подумал, что мы — это рыбинспеция. Я же, увидев тот красный аншлаг, подумал, что дед — тоже какая-нибудь инспекция. Но оба мы оказались простыми людьми.
Аншлаг же знаменовал собой вновь организованный здесь заповедник: «ох уж эти орнитологи!» - негодовал дед - «я же их сам тут возил, все показывал, а они мне здесь прямо заповедник сделали! Казарку охраняют! А казарка-то, она никому нахрен не нужна! Зачем нам эта казарка!? А они мне заповедник! А у меня тут изба...» Я деду кивал, и по возможности более мягко и прилично пытался сказать, что это логичный результат любого сотрудничества с подобными «активистами» на местности, и что все они несут местным только зло. В конце концов, когда мы перемыли кости и прокляли всю это «природоохрану» (на самом деле — просто комплекс мер, препятствующий развитию российской промышленности, обороны, и мешающий жить нормальным русским людям), разговор как-то сам собой иссяк. Дед из вежливости пригласил нас в гости, я из вежливости отказался, и на том мы распрощались.
Наша стоянка на Западной Камбальнице продолжалась пару дней. Мы просто ждали тихой погоды для огибания Канина носа и занимались бездельем. Помнится, в одну из ночей на улице стало столь мрачно, промозгло и противно, что мне опять щемяще захотелось все бросить, и при первой же возможности помчаться на юг. Но к утру туман рассеялся, а ветер затих, и мне было даже как-то стадно вспоминать этот вот порыв, один из тех, которые в последнее время посещали меня все чаще и чаще.